|
«МЫ, РУССКИЕ, ПОТЕРЯЛИ РОДИНУ И ОТЕЧЕСТВО» («Дело» Василия Наседкина) То, что проведенная коллективизация была беспримерным преступлением перед собственным народом, Сталин и ленинская гвардия понимали прекрасно. Они знали, что ни порушенная русская деревня, ни порожденная и вскормленная ею крестьянская интеллигенция не простят им уничтожения миллионов лучших русских крестьян. Будучи учеником Ленина, Сталин воспринял как должное все, что декларировали большевистские завоеватели России в отношении русского крестьянина. Крестьянские бунты конца 10-х — начала 20-х годов никогда бы не были подавлены, если бы перепугавшийся Ленин не догадался вовремя сменить политику. Сравнительно небольшой слой богатых крестьян был поголовно уничтожен в гражданскую войну, и теперь надо было любой ценой замирить основную крестьянскую массу, взявшую в руки оружие для защиты своей земли и хлеба — того, ради чего она спасала революцию. Сталин учел этот урок. Проводя коллективизацию, которая в принципе могла не быть враждебной русскому крестьянину (общинное начало в деревне было еще достаточно сильным), он провел ее так, чтобы раз и навсегда подавить любое возможное народное сопротивление в деревне. Сталин не повторил ошибки Ленина и не двинул против деревни регулярные войска. Все было проделано под видом заботы о самом крестьянине и горожанине, нуждающемся в хлебе. А результат оказался тот же: кровь и голод. Отдельные немногочисленные очаги сопротивления подавлялись сравнительно легко: деревня была расколота, деморализована, выморена. У Сталина нашлись хорошие советчики, озабоченные тем, чтобы на много десятилетий вперед дискредитировать общинный уклад крестьянской жизни, столь страшный для них. Подобно тому, как нэп в деревне стал пародией на столыпинские реформы, так и колхозы стали пародией на общинное землевладение. И если выходцы из среды привилегированной интеллигентской элиты остались полностью равнодушными к тому, что произошло с деревней в начале 30-х годов (кое‑кто из них очнулся лишь в 1937), то вчерашние крестьяне, интеллигенты в первом поколении, не забыли и не простили ни Сталину, ни его окружению этого преступления. Другое дело, что никакая замена правительства и никакое свержение диктатора были уже невозможны. Осознание свершившегося выбивало почву из-под ног, крестьянские писатели ощущали себя изгоями в чуждом для них государстве, выросшем на земле некогда любимой России. Оставалось лишь отводить душу в дружеских разговорах, тяжело переживая приговор, вынесенный русскому народу именем той революции, за которую многие из вчерашних крестьян проливали кровь на фронтах братоубийственной гражданской войны. Одним из них был близкий друг Сергея Есенина и муж его сестры Екатерины поэт Василий Наседкин. Они познакомились еще в 1914 году в университете Шанявского. В 1917 году Наседкин вступил в РКП(б), принимал участие в уличных боях в Москве против юнкеров, потом воевал на гражданской. А в 1921 году, побывав на родине в Башкирии и увидев, что на самом деле принесла революция России и населяющим ее народам, порвал с партией. Тогда это было в порядке вещей: помимо «жертв» партчисток из партии добровольно уходили и многие апологеты военного коммунизма, для которых нэп был фактом предательства. Так или иначе, мотивы разрыва Наседкина с РКП(б) оставались его личным делом вплоть до 1930 года, когда он был вызван в ГПУ и подвергнут допросу, в процессе которого ему пришлось написать соответствующие Показания по существу дела Из ВКП(б) вышел, с одной стороны, по болезни и еще от несогласия с политикой партии по крестьянскому вопросу. Я видел картины продразверстки на Урале. И они произвели на меня тягостное впечатление. Решающим моментом к моему выходу из партии было несогласие ЦК партии направить меня на лечение. Считая себя, в общем, сторонником соввласти, я не согласен с политикой партии по ряду вопросов. Несмотря на решение партии покончить с перегибами в коллективизации сельского хозяйства (быстрый темп), эти перегибы фактически существуют (в меньшей мере). Коллективизацию надо проводить, но более осторожно. Ликвидацию кулачества как класса одобряю, но, по возможности, без ошибок (раскулачивание середняков и прочее). Не согласен я с политикой партии и в области литературы. Я считаю, что своей политикой в этом вопросе партия толкает целый ряд попутчиков к халтуре и приспособленчеству. Это вызывается чрезмерным идеологическим нажимом партии на писателей — писать только на злободневные темы. В Доме Герцена и других общественных местах я высказываю свои политические взгляды, идентичные с приведенными выше. Нередко, говоря об идеологии, я вместо слова «идеология» произносил «идиотология». Это относится и к соввласти. Не отрицаю, что во время политических споров иногда говорил, что местная власть грабит крестьянство. Имея в виду конкретные факты, я называл некоторые явления грабежом. В. Наседкин. Симптоматичная беседа. Наседкина, уже вышедшего из партии в 1921 году, проверяют в 1930 по тому же «крестьянскому вопросу». Он не смирился с происходящим истреблением крестьян 10 лет назад и, судя по всему, не мирится и теперь. Совершенно очевидно, что на столе у следователя Гендина уже был «компромат» на поэта в виде донесений стукачей, аккуратно извещавших ОГПУ о разговорах в Доме Герцена. Наседкин ведет себя по возможности осторожно. Не скрывая своих взглядов, подбирает наиболее обтекаемые формулировки. Он еще понятия не имеет о том, что никакие смысловые нюансы никого в этом учреждении не интересуют, не ведает, что настанет день, когда на основании собранного компромата, в котором будет фигурировать и этот протокол допроса, сошьется «расстрельное» групповое дело, и тогда из него при помощи пыток будут выколачивать показания на себя и на близких друзей, а кое-что и дописывать от себя лично. В сентябрьские дни 1937 года было начато его «дело». ИЗ СЛЕДСТВЕННОГО ДЕЛА № 14441 но обвинению Наседкина Василия Федоровича Справка Наседкин В. Ф. является активным участником террористической группы литераторов, в состав которой входили осужденные к высшей мере социальной защиты террористы — М. Я. Карпов — бывший член ВКП(б) и И. Макаров — бывший член ВКП(б), П. Васильев — беспартийный и И. Приблудный-Овчаренко. Группа подготовляла террористический акт против товарища Сталина. О роли Наседкина в террористической группе осужденный Карпов показал: «Собираясь вместе и обсуждая политику ВКП(б) и советского правительства в контрреволюционном духе, мы приходили к выводу о необходимости решительной борьбы с партией. Если на первом этапе этой борьбы по имевшемуся у нас уговору вели посильную контрреволюционную работу (мы пытались протаскивать наши контрреволюционные установки в литературе во время творческих командировок, обрабатывая в контрреволюционном духе сталкивавшихся с нами лиц), то в дальнейшем мы стали на террористический путь. Мы считали единственным оставшимся средством борьбы против существующего строя террор против руководителей ВКП(б) и в первую очередь против Сталина». По показаниям Карпова, Наседкин откровенно проявлял себя на этих сборищах фашистом и выдвигал террор и интервенцию в качестве основных методов борьбы с советским строем. «Русская страна, русский народ в результате политики инородцев потеряли свое отечество, потеряли страну и родину. Так дальше нельзя, нужны реальные меры, могущие привести к изменению существующего строя, а главное — к устранению Сталина». «Выражая свои симпатии фашизму, Наседкин восхвалял погромную политику Гитлера в отношении евреев и коммунистов». Из показаний обвиняемого Карпова М. Е. Обвиняемый Макаров показал, что как он сам, так и Наседкин ориентировались в своей контрреволюционной деятельности на Бухарина. Показания Карпова и Макарова полностью подтверждаются обвиняемым Клычковым С. А., который показал также, что Наседкин являлся участником террористической группы. По показаниям обвиняемого Васильева П., Наседкин восстанавливал его против руководства ВКП(б), высказывая при этом террористические намерения. Осужденный организатор террористической молодежной группы Юрий Есенин, сын поэта Сергея Есенина, показал, что на него оказала сильное воздействие контрреволюционная пропаганда Наседкина. Арест. Обыск. Начальник 9 отделения 4 отдела ГУГБ капитан государственной безопасности Журбенко сентября 1937 года. Летом 1937 года в НКВД была создана специальная группа по ликвидации «террористов» из писательской среды. Возглавил ее капитан Журбенко. Насколько удалось выяснить, единственным, по существу, объектом действий группы палачей были крестьянские писатели. К моменту ареста В. Наседкина почти ни кого из перечисленных в «справке» уже не было в живых. Михаил Карпов и Иван Макаров были расстреляны в один и тот же день — 17 июля 1937 года. 13 августа 1937 года были расстреляны Павел Васильев и Юрий Есенин. Подходило к концу «хождение по мукам» в застенках НКВД и Сергея Клычкова. Жить ему оставалось немногим больше месяца. 8 октября Клычков был расстрелян. И только тогда, когда уже не осталось никого из давших показания на Наседкина (один Бог ведает, как вырывали у них эти «признания»), был составлен ордер на арест очередного «врага народа». Ордер № А 512 Октябрь 26 дня 37 года. Выдан: Главное управление Государственной безопасности НКВД Санцевич на производство обыска и ареста Наседкина Василия Федоровича. Брюсовский переулок, дом 2/14, кв. 81. Зам. народного комиссара внутренних дел СССР Фриновский Начальник 2 отдела Г УГБ /подпись неразборчива/ Сразу же после ареста и заключения во внутреннюю тюрьму на Лубянке Наседкин был жестоко избит. И судя по всему, пытки и издевательства не прекращались в течение нескольких последующих недель. Не исключено, что здесь же по тюремному «телефону» он узнал о гибели своих друзей. Все это, вместе взятое, оказало пагубное воздействие на поэта. Единственное, за что он еще мог бороться, — это за сохранение собственной жизни. Впрочем, чутье, очевидно, подсказывало ему: надежды нет никакой. И я не думаю, что в эти дни Наседкин возводил на себя заведомую напраслину или клеветал на своих друзей. Вполне возможно, что он поначалу вообще отказался отвечать на вопросы и лишь пытки принудили его развязать язык. Он пишет письмо Ежову, а затем начинает давать показания, в которых вырисовываются яркая и жуткая картина жизни русских литераторов в столице, их настроение и полная бесперспективность существования при настоящем режиме, их ненависть к Сталину и наивная вера в Бухарина. Имена Бухарина и Троцкого в показаниях поэта могут смутить читателя, но удивляться не приходится. Этот феномен точно описал Александр Солженицын в третьем томе «Архипелага», рассказывая о провинциальном учителе Броневицком, согласившемся во время немецкой оккупации возглавить земскую управу. «Он ждал кого-нибудь, кого-нибудь». Да и что фактически знали те же Валериан Правдухин, Лидия Сейфуллина, Иван Приблудный, Родион Акульшин, Василий Наседкин о тех же Троцком и Бухарине? Не будем гадать — ясно, что писатели, как и большинство народа, были дезориентированы сталинской кампанией против «правых» и всерьез могли поверить в Бухарина как в «защитника русского крестьянства». В это тем легче было заставить себя поверить, чем обостреннее становились ненависть к Сталину и желание кого угодно увидеть на его месте. Не так ли и мы «купились» в наши дни сначала на Горбачева, вся интеллектуальная и моральная разница которого с его предшественниками заключалась в относительно членораздельной речи стихи Есенина и деланном «участии» к «простому человеку», а потом и на Ельцина, показавшегося «типичным русским мужиком»? Наседкин давал показания с сознанием полной безнадежности своего положения. При чтении протоколов мне не давала покоя мысль: а что если все сказанное и написанное им было обращено не столько к палачам из НКВД, сколько к потомкам, которые найдут же в один прекрасный день эти документы, со страниц которых перед их глазами встанет реальная, неприкрашенная жизнь московских литераторов середины 30-х годов? Следователи редактировали протоколы и многое формулировали по-своему: в частности, постоянно встречающиеся слова «террор», «фашизм» явно были написаны не без их давления. То, что сообщал Наседкин от себя, их не устраивало, ибо не давало оснований для прямого обвинения по статье. Отсюда и примечания, рассыпанные по полям протоколов. Исключаются целые абзацы и отдельные фразы, из которых можно сделать вывод, что никакого реального покушения на Сталина или какого-либо иного теракта писатели не организовывали и не могли организовать. Зато выделяются вырываемые из контекста фразы, могущие стать материалом для вынесения приговора. Там, где сведений о том или ином писателе кажется им недостаточно, следует примечание: «Расширить». После каждого сеанса показаний опять следовали избиения, и опять вырывались новые показания. И все же слишком хорошо заметно, где ощущается в показаниях прямое давление следователей, а где Наседкин говорит и пишет от себя. Встречи с друзьями, разговоры о жизни, о трагической судьбе обманутого крестьянина, об удушающей литературной политике, о засилии инородцев и невозможности пробиться русскому писателю — это все подлинное, взятое из реальной действительности. И главный тезис разговоров выброшенных из нормальной жизни людей: «Мы, русские, потеряли родину и отечество...» Народному комиссару внутренних дел Н. И. Ежову от подследственного Наседкина В. Ф., поэта, члена Союза советских писателей.
| 