Товарищи, сегодня в горе я, Проснулась боль В угасшем скандалисте! Мне вспомнилась Печальная история - История об Оливере Твисте.
Мы все по-разному Судьбой своей оплаканы. Кто крепость знал, Кому Сибирь знакома. Знать, потому теперь Попы и дьяконы О здравье молятся Всех членов Совнаркома.
И потому крестьянин С водки штофа, Рассказывая сродникам своим, Глядит на Маркса, Как на Саваофа, Пуская Ленину В глаза табачный дым.
Ирония судьбы! Мы все отропщены. Над старым твердо Вставлен крепкий кол. Но все ж у нас Монашеские общины С "аминем" ставят Каждый протокол.
И говорят, Забыв о днях опасных: "Уж как мы их... Не в пух, а прямо в прах... Пятнадцать штук я сам Зарезал красных, Да столько ж каждый, Всякий наш монах".
Россия-мать! Прости меня, Прости! Но эту дикость, подлую и злую, Я на своем недлительном пути Не приголублю И не поцелую.
У них жилища есть, У них есть хлеб, Они с молитвами И благостны и сыты. Но есть на этой Горестной земле, Что всеми добрыми И злыми позабыты.
Мальчишки лет семи-восьми Снуют средь штатов без призора, Бестелыми корявыми костьми Они нам знак Тяжелого укора.
Товарищи, сегодня в горе я, Проснулась боль в угасшем скандалисте. Мне вспомнилась Печальная история - История об Оливере Твисте.
Я тоже рос, Несчастный и худой, Средь жидких, Тягостных рассветов. Но если б встали все Мальчишки чередой, То были б тысячи Прекраснейших поэтов.
В них Пушкин, Лермонтов, Кольцов, И наш Некрасов в них, В них я. . . . . . . . . . . . . . . . Не потому ль моею грустью Веет стих, Глядя на их Невымытые хари.
Я знаю будущее. Это их... Их календарь... И вся земная слава. Не потому ль Мой горький буйный стих Для всех других - Как смертная отрава.
Я только им пою, Ночующим в котлах, Пою для них, Кто спит порой в сортире. О, пусть они Хотя б прочтут в стихах, Что есть за них Обиженные в мире.
